Его звали - Васёка. Васека имел: двадцать четыре года от роду, один восемьдесят пять рост, большой утиный нос... и невозможный характер. Он был очень странный парень - Васека.

Кем он только не работал после армии! Пастухом, плотником, прицепщиком, кочегаром на кирпичном заводе. Одно время сопровождал туристов по окрестным горам. Нигде не нравилось. Поработав месяц-другой на новом месте, Васека приходил в контору и брал расчет.
- Непонятный ты все-таки человек, Васека. Почему ты так живешь? - интересовались в конторе.
Васека, глядя куда-то выше конторщиков, пояснял кратко:
- Потому что я талантливый.

Конторщики, люди вежливые, отворачивались, пряча улыбки. А Васека, небрежно сунув деньги в карман (он презирал деньги), уходил. И шагал по переулку с независимым видом.
- Опять? - спрашивали его.
- Что "опять"?
- Уволился?
- Так точно! - Васека козырял по-военному.- Еще вопросы будут?
- Куклы пошел делать? Хэх...

На эту тему - о куклах - Васека ни с кем не разговаривал.
Дома Васека отдавал деньги матери и говорил:
- Все.
- Господи!.. Ну что мне с тобой делать, верста коломенская? Журавь ты такой! А?
Васека пожимал плечами: он сам пока не знал, что теперь делать - куда пойти еще работать.

Проходила неделя-другая, и дело отыскивалось.
- Поедешь на бухгалтера учиться?
- Можно.
- Только... это очень серьезно!
- К чему эти возгласы?
"Дебет... Кредит... Приход... Расход... Заход... Обход... И деньги! деньги! деньги!.."

Васека продержался четыре дня. Потом встал и ушел прямо с урока.
- Смехота,- сказал он. Он решительно ничего не понял в блестящей науке хозяйственного учета.

Последнее время Васека работал молотобойцем. И тут, помахав недели две тяжелой кувалдой, Васека аккуратно положил ее на верстак и заявил кузнецу:
- Все!
- Что?
- Пошел.
- Цочему?
- Души нету в работе.
- Трепло,- сказал кузнец.- Выйди отсюда. Васека с изумлением посмотрел на старика кузнеца.
- Почему ты сразу переходишь на личности?
- Балаболка, если не трепло. Что ты понимаешь в железе? "Души нету"... Даже злость берет.
- А что тут понимать-то? Этих подков я тебе без всякого понимания накую сколько хочешь.
- Может, попробуешь?
Васека накалил кусок железа, довольно ловко выковал подкову, остудил в воде и подал старику.
- Прошу.
Кузнец легко, как свинцовую, смял ее в руках и выбросил из кузницы. - Иди корову подкуй такой подковой.
Васека взял подкову, сделанную стариком, попробовал тоже погнуть ее - не тут-то было.
- Что?
- Ничего.
Васека остался в кузнице.
- Ты, Васека, парень - ничего, но болтун,- сказал ему кузнец.- Чего ты, например, всем говоришь, что ты талантливый?
- Это верно: я очень талантливый.
- А где твоя работа сделанная?
- Я ее никому, конечно, не показываю.
- Почему?
- Они не понимают. Один Захарыч понимает.

На другой день Васека принес в кузницу какую-то штукенцию с кулак величиной, завернутую в тряпку.
- Вот.

Кузнец развернул тряпку... и положил на огромную ладонь человечка, вырезанного из дерева. Человечек сидел на бревне, опершись руками на колени. Голову опустил на руки; лица не видно. На спине человечка, под ситцевой рубахой - синей, с белыми горошинами - торчат острые лопатки. Худой, руки черные, волосы лохматые, с подпалинами. Рубаха тоже прожжена в нескольких местах. Шея тонкая и жилистая. Кузнец долго разглядывал его.
- Смолокур,- сказал он.
- Ага,- Васека глотнул пересохшим горлом.
- Таких нету теперь.
- Я знаю.
- А я помню таких. Это что он? Думает, что ли?
- Песню поет.
- Помню таких,- еще раз сказал кузнец.- А ты-то откуда их знаешь?
- Рассказывали.

Кузнец вернул Васеке смолокура.
- Похожий.
- Это что! - воскликнул Васека, заворачивая смолокура в тряпку.- У меня разве такие есть!
- Все смолокуры?
- Почему?.. Есть солдат, артистка одна есть, тройка... еще солдат, раненый. А сейчас я Стеньку Разина вырезаю.
- А у кого ты учился?
- А сам... ни у кого.
- А откуда ты про людей знаешь? Про артистку, например...
- Я все про людей знаю.- Васека гордо посмотрел сверху на старика.- Они все ужасно простые.
- Вон как! - воскликнул кузнец и засмеялся.
- Скоро Стеньку сделаю... поглядишь.
- Смеются над тобой люди.
- Это ничего.- Васека высморкался в платок.- На самом деле они меня любят. И я их тоже люблю.
Кузнец опять рассмеялся.
- Ну и дурень ты, Васека! Сам про себя говорит, что его любят! Кто же так делает?
- А что?
- Совестно небось так говорить.
- Почему совестно? Я же их тоже люблю. Я даже их больше люблю.
- А какую он песню поет? - без всякого перехода спросил кузнец.
- Смолокур-то? Про Ермака Тимофеича.
- А артистку ты где видел?
- В кинофильме.- Васека прихватил щипцами уголек из горна, прикурил.- Я женщин люблю. Красивых, конечно.
- А они тебя?
Васека слегка покраснел.
- Тут я затрудняюсь тебе сказать.
- Хэ!..- Кузнец стал к наковальне.- Чудной ты парень, Васека! Но разговаривать с тобой интересно. Ты скажи мне: какая тебе польза, что ты смолокура этого вырезал? Это ж все-таки кукла.
Васека ничего не сказал на это. Взял молот и тоже стал к наковальне.
- Не можешь ответить?
- Не хочу. Я нервничаю, когда так говорят,- ответил Васека.

...С работы Васека шагал всегда быстро. Размахивал руками - длинный, нескладный. Он совсем не уставал в кузнице. Шагал и в ногу - на манер марша - подпевал:

    Пусть говорят, что я ведра починяю,
    Эх, пусть говорят, что я дорого беру!
    Две копейки - донышко,
    Три копейки - бок...

- Здравствуй, Васека! - приветствовали его.
- Здорово,- отвечал Васека. И шел дальше.

Дома он наскоро ужинал, уходил в горницу и не выходил оттуда до утра: вырезал Стеньку Разина.

О Стеньке ему много рассказывал Вадим Захарович, учитель-пенсионер, живший по соседству. Захарыч, как его называл Васека, был добрейшей души человек. Это он первый сказал, что Васека талантливый. Он приходил к Васеке каждый вечер и рассказывал русскую историю. Захарыч был одинок, тосковал без работы. Последнее время начал попивать. Васека глубоко уважал старика. До поздней ноченьки сиживал он на лавке, поджав под себя ноги, не шевелился - слушал про Стеньку.

...Мужик он был крепкий, широкий в плечах, легкий на ногу... чуточку рябоватый. Одевался так же, как все казаки. Не любил он, знаешь, разную там парчу... и прочее. Это ж был человек! Как развернется, как глянет исподлобья - травы никли. А справедливый был!..
Раз попали так, что жрать в войске нечего. Варили конину. Ну и конины не всем хватало. И увидел Стенька: один казак совсем уж отощал, сидит у костра, бедный, голову свесил: дошел окончательно. Стенька толкнул его - подает свой кусок мяса. "На, говорит, ешь". Тот видит, что атаман сам почернел от голода. "Ешь сам, батька. Тебе нужнее".- "Бери!" - "Нет". Тогда Стенька как выхватил саблю - она аж свистнула в воздухе: "В три господа душу мать!.. Я кому сказал: бери!" Казак съел мясо. А?.. Милый ты, милый человек... душа у тебя была.

Васека, с повлажневшими глазами, слушал.
- А княжну-то он как! - тихонько, шепотом, восклицал он.- В Волгу взял и кинул...
- Княжну!..- Захарыч, тщедушненький старичок с маленькой сухой головой, кричал:- Да он этих бояр толстопузых вот так покидывал! Он их как хотел делал! Понял? Сарынь на кичку! И все.

...Работа над Стенькой Разиным подвигалась туго. Васека аж с лица осунулся. Не спал ночами. Когда "делалось", он часами не разгибался над верстаком - строгал и строгал... швыркал носом и приговаривал тихонько:
- Сарынь на кичку!
Спину ломило. В глазах начинало двоиться. Васека бросал нож и прыгал по горнице на одной ножке и негромко смеялся.
А когда "не делалось",Васека сидел неподвижно у раскрытого окна, закинув сцепленные руки за голову. Сидел час, два - смотрел на звезды и думал про Стеньку.

Приходил Захарыч, спрашивал:
- Василий Егорыч дома?
- Иди, Захарыч! - кричал Васека. Накрывал работу тряпкой и встречал старика.
- Здоровеньки булы! - Так здоровался Захарыч - "по-казацки".
- Здорово, Захарыч. Захарыч косился на верстак.
- Не кончил еще?
- Нет. Скоро уж.
- Показать можешь?
- Нет.
- Нет? Правильно. Ты, Василий...- Захарыч садился на стул,- ты - мастер. Большой мастер. Только не пей. Это гроб! Понял? Русский человек талант свой может не пожалеть. Где смолокур? Дай...
Васека подавал смолокура и сам впивался ревнивыми глазами в свое произведение.
Захарыч, горько сморщившись, смотрел на деревянного человечка.
- Он не про Ермака поет,- говорил он.- Он про свою долю поет. Ты даже не знаешь таких песен.- И он неожиданно сильным, красивым голосом запел:
О-о-эх, воля, моя воля! Воля вольная моя. Воля - сокол в поднебесье, Воля - милые края...

У Васеки перехватывало горло от любви и горя.
Он понимал Захарыча. Он любил свои родные края, горн свои, Захарыча, мать... всех людей. И любовь эта жгла и мучила - просилась из груди. И не понимал Васека, "то нужно сделать для людей. Чтобы успокоиться.
- Захарыч... милый,- шептал Васека побелевшими губами и крутил головой, и болезненно морщился. - Не надо, Захарыч... Я не могу больше...

Чаще всего Захарыч засыпал тут же в горнице, А Васека уходил к Стеньке.

...День этот наступил.
Однажды перед рассветом Васека разбудил Захарыча.

- Захарыч! Все... иди. Доделал я его. Захарыч вскочил, подошел к верстаку... Вот что было на верстаке:
...Стеньку застали врасплох. Ворвались ночью с бессовестными глазами и кинулись на атамана. Стенька, в исподнем белье, бросился к стене, где висело оружие. Он любил людей, но он знал их. Он знал этих, которые ворвались: он делил с ними радость и горе. Но не с ними хотел разделить атаман последний час свой. Это были богатые казаки. Когда пришлось очень солоно, они решили выдать его. Они хотели жить. Это не братва, одуревшая в тяжком хмелю, вломилась за полночь качать атамана. Он кинулся к оружию... но споткнулся о персидский ковер, упал. Хотел вскочить, а сзади уже навалились, заламывали руки... Завозились. Хрипели. Негромко и страшно ругались. С великим трудом приподнялся Степан, успел прилобанить одному-другому... Но чем-то ударили по голове тяжелым... Рухнул на колени грозный атаман, и на глаза его пала скорбная тень.
"Выбейте мне очи, чтобы я не видел вашего позора",- сказал он.
Глумились. Топтали могучее тело. Распинали совесть свою. Били по глазам...
Захарыч долго стоял над работой Васеки... не проронил ни слова. Потом повернулся и вышел из горницы. И тотчас вернулся.
- Хотел пойти выпить, но... не надо...
- Ну как, Захарыч?
- Это... Никак.- Захарыч сел на лавку и заплакал горько и тихо.- Как они его... а! За что же они его?! За что?.. Гады они такие, гады! - Слабое тело Захарыча содрогалось от рыданий. Он закрыл лицо маленькими ладонями.
Васека мучительно сморщился и заморгал.
- Не надо, Захарыч...
- Что не надо-то? - сердито воскликнул Захарыч, и закрутил головой, и замычал.- Они же дух из него вышибают!..

Васека сел на табуретку и тоже заплакал - зло и обильно.
Сидели и плакали.
- Их же ж... их вдвоем с братом,- бормотал Захарыч.- Забыл я тебе сказать... Но ничего... ничего, паря. Ах, гады!
- И брата?
- И брата... Фролом звали. Вместе их... Но брат - тот... Ладно. Не буду тебе про брата. Чуть занималось утро. Слабый ветерок шевелил занавески на окнах.

По поселку ударили третьи петухи.