Огромное зеркало пруда замерло. Ни ветерка в воздухе, ни рябинки на воде. Тишина. Только далеко, возле самой плотины, однотонно гудят моторы, перекачивая воду на овощную плантацию.

— Давай сматываться, — безнадежно повторил уже раз в десятый самый молодой из троих рыбаков.
— Тоже мне, знаменитый пруд… Хоть бы на рыбий хвост посмотреть…
— А, пожалуй, Васька прав, — неожиданно поддержал молодого рыболов постарше, раньше никак не реагировавший на призывы товарища. — Поехали домой. А, Карпыч?
— Не-е, — степенно протянул хозяин мотоцикла. — На вечерней зорьке карась попрет дуром. Подождем.
— Что, весь день тут тычками сидеть? — Тогда я пешком на трассу, — взъерошился Васька.
— Успокойся, пацан, — осадил его Карпыч. — И сидеть тычками не будем. — У меня в люлке кое-что припасено. Понял, Коля?
— Припасено, припасено! — передразнил хозяина мотоцикла Васька. — А харч еще на рассвете пожрали. Чаканом будем закусывать? Так он тут не растет.
— Да… — протянул Карпыч. — Молодой, а соображает. Придётся, сматываться. Поедем в хутор. Может, там у кого что найдем.

Единственная поросшая лебедой улица разбегающегося хутора была пуста. Даже собаки не реагировали на треск мотоцикла. Рыбаки уже впадали помаленьку в отчаяние, когда Васька, сидевший на заднем сиденье, толкнул Карпыча:
— Глянь, вон дед на лавочке.

В глубине двора стоял некогда добротный пятистенок, крытый железом. С годами его несколько повело в сторону. Перекосило окна. Выперло пупом одну стену. Видимо из-за этого большинство стекол в окнах полопалось и они были замазаны глиной. Крыша, давно не видевшая краски, бурела ржавчиной. Небеленные стены казались грязными.

Возле крыльца, опершись на костыль, сидел старик. Засаленная до лоска фуражка-семиклинка еще сохранила пуговку на макушке. Негустые седые усы прикрывали рот. Такая же борода хоронила руки, державшие костыль. На плечах зашарпанный нанковый пиджачишка, под ним — нательная рубаха. Старенькие потертые брючата заправлены в мягкие бурки, пошитые из шинельного сукна.

Сама ветхость смотрела на незваных гостей поразительно свежими голубыми глазами.
— Здравствуй, отец, — поклонился за всех Карлыч.
— Здравствуй, — ответил дед не меняя позы.
— Бать, — выскочил вперед Васька, — на пруду сидели. Ничего не поймали, а харчи поели. Продай чего-нибудь пожевать.
— Нету ничего.
— Да не, отец, — дернул Ваську за рукав Карпыч, — нам бы чего-нибудь закусить. Решили до вечерней, зорьки побыть… Водка есть… Хоть хлебца да лучку. Может, и ты с нами пригубишь… — Пошли в хату, — тяжело поднялся со скамейки хозяин.

Немудреное с виду жилище одинокого старика внутри на удивление оказалось чистым и ухоженным. Русская печь занимала чуть ли не половину комнаты. Между печкой и стенкой стояла кровать, накрытая лоскутным покрывалом. В простенке блестел глянцем клеенки обеденный стол. Над ним в нескольких рамках висели фотографии. Усатые, чубатые казаки с шашками и без них глядели с желто-коричневой бумаги.

Пока гости рассматривали снимки, хозяин принес огурцов, помидоров и лука, нарезал хлеба и поставил граненые стаканы из зеленоватого стекла.

Выпили по первой. Потом по второй. Разговор загорелся вокруг рыбалки. Полились байки о бывалом и небывалом. Хозяин слушал молча, иногда то ли покашливая, то ли покрякивая в усы. Непоседливому Ваське такой разговор скоро наскучил.

— Дедань, а, дедань — заговорил он. — Ты из казаков, что ли?
— Казак, — оживился хозяин. — Вон глянь на карточки. Это я в действительную, а посля в германскую. В горнице большая карточка — это в Отечественную. Тоже в кавалерии служил.

Гости направились во вторую комнату.

В переднем углу темнели образа. Перед ними мерцала лампадка. На угольнике, покрытом белой салфеткой, лежали горка свечей и библия. На колченогом столе — старенький радиоприемник. Над ним — большая фотография конников в строю. В углу — резной шифоньер. Кровать с выбитым подзорником и горкой подушек. А над кроватью, на старом выцветшем ковре, — шашка.

Васька было потянулся к ней, но, поймав взгляд хозяина, отдернул руку.

Вернувшись за стол, сменили тему разговора. В центре внимания оказался старик со своими рассказами о былой службе, о конных атаках и лихих срубках.

Рассказывая о германской и Отечественной, хозяин дома ни разу не упомянул о гражданской, как будто и не было этой братоубийственной войны.

— Дед. — не унимался уже захмелевший Васька, — а кресты у тебя были?
— Были и Георгии, два штуки.

Старик начал рассказывать о боях, за какие его наградили крестами.

— Ну ладно, отец, — вдруг перебил его Николай. — Это все интересно. Но ты лучше расскажи, как казачки Дон просрали.
— Чо-о? — как-то сжался дедок. — Ах ты, сучонок!
Табуретка, на которой, сидел хозяин, с грохотом отлетела в сторону. По-молодому старик метнулся в горницу. Мгновение, и в его руке холодной змеей сверкнула шашка.
— Дон? Я тебе, мать твою!..
— Побьет — взвизгнул Васька.
Давя друг друга в дверях, здоровенные мужики выскочили на улицу. Дед преследовал их до крыльца. Потом вяло спустился на землю и сел на скамейку в той же позе, что сидел перед приездом гостей. Только вместо костыля его голова покоилась на эфесе шашки и на солнце блестела лысина, а не засаленная кепка семиклинка.

Старик сидел, а незадачливые гости топтались возле мотоцикла. Выскакивая впопыхах они оставили на столе ключи от мотоцикла. Так прошло несколько минут.

— Эй, сынки, — вдруг окликнул старик. — Заходите, чего мнетесь… Побесились и будя.

Он поднялся с лавки и первым пошел в хату, тяжело опираясь на костыль шашку.

…Часа в четыре, когда рыболовы засобирались уже на пруд, хозяин дома, глядя на Николая голубыми глазами сказал:
— Отходчивые мы казаки. Зла не держим. Этим и пользуются некоторые. Так и потеряли себя вместе с Доном…